Совсем

Мы не общались три года. Совсем.

Тысяча дней тишины, а затем приглашение в гости.

Встретились на станции. Она не изменилась. Совсем. Тот же слегка прищуренный настойчивый взгляд, заставляющий краснеть и путаться в словах. Те же меховые наушники, которые я наловчился аккуратно и быстро снимать, не задевая прически — тех же длинных тонких волос, что так интимно попадали между губ. Но ребенок. Девочка в слинге. Прежде ее не было.

Она не изменилась и, по обыкновению, дела сотню дел одновременно.

Отчитывала сотрудницу по телефону, покупала печенье и хлеб, надевала дочке поднятый мной слетевший носочек, рассказывала об окрестностях, улыбалась мне и спрашивала о новостях, писала смс-ку маме, забывала, что я не был на ее свадьбе и не знаком с ее мужем, и сияла, лучилась страстью. Совсем, как в прошлом.

А я поддакивал и вспоминал последнюю беседу. Она говорила и говорила забавные глупости, мол, я очень милый, чуткий, а она легкомысленный ветер, и просто позволяла мне себя любить. Я практически не слушал, изучая ее губы, непрерывно двигающиеся, неутомимо мучающие, слегка подведенные помадой, уверенные, опытные и абсолютно не легкомысленные. Совсем.

У ворот в поместье нас встретил Одиссей, восьмилетняя немецкая овчарка. Я не принадлежал Итаке, и старый царь понимал это, и удивлялся мне, и был готов проводить, используя и челюсти, и когти, но не лай — чтоб не тревожить хозяйское дитя. «Свои» — она сказала. И пес ей недовольно покорился, позволил потрепать загривок, и всю экскурсию нас охранял. Точнее, их, ее и дочку. От меня.

Аллея, детская площадка, сад и парк, и крепкий двухэтажный особняк, и баня, и джакузи, где она рожала, гараж, и даже погреб мне сопротивлялись: дверными косяками, нежданными ступеньками, сбежавшей дверной ручкой в темноте.

Поднялись в дом. Торжественно представила ребенка, мужа, и маленькое чудо вдруг оказалось на моих руках. Комбинезон пах детством, из капюшона удивленно хлопали на сто процентов мамины глаза. «Что за высокий дядя?» — тянула ручки бойкая девчонка. «Не бойся, ты нашу встречу позабудешь» — я осторожно, бережно ее держал. Такая смуглая, и говорливая, живая, сосет лимон и тянется к торту. И так похожа и на мать, и на отца. Семья.

Я сел за стол. Как раньше мать, держал ребенка на коленях. Пил чай, болтал, и улыбался им, оглядывая интерьер. Очаровательно захламленная кухня. Какой, по истине, счастливый здесь бардак. Игрушки, детский коврик, коробка от пирожных, и мультиварка булькает в углу. Из спальни-детской и гостиной чуть слышен пряный запах, на стенках фотографии: с поездок, конференций, свадьбы. Идиллия. Во взглядах, в отношениях, в беседе. Гармония. В пеленках, мыслях и мечтах. В прикосновениях. Он ей поправит прядь, она в ответ сожмет его колено. В касаниях я вижу больше, чем в словах. Хотя их тоже было много. Совместные проекты, бизнес мужа, и перелеты, переезды, насыщенная жизнь, за вечер и десятой части не узнать.

«Накрутка свыше ста процентов» — продажам радуется муж. «Вчера на чай оставили полтинник» — хочу ответить. «Курение — от нелюбви к себе», — он философски рассуждает, и я стесняюсь выйти посмолить. Передаю ребенка матери, на пирамидке спотыкаюсь, стукаюсь о стул, и задеваю снимок на стене. В моей стерильной комнате такого б не случилось. Девчонка тянется к ее груди, одергивает блузку, я отворачиваюсь. Недостаточно быстро. Бархатная, матовая, совсем такая же.

Последняя электричка прерывает беседу. Время уходить. На крыльце, случайно, локтем задеваю банку с соленьями. Звон стекла. Случайно ли? Они не ругаются: «бывает».

Я счастлив за нее. Она прелестна. Она счастлива. Искомое нашла.

Я ей не дал бы этого всего. Я рад, и счастлива она.

И мне не больно. Совсем, совсем не больно. Совсем.