Мышонок

Она была умней других.

Вся из себя, детеныш мизантропа. Изящная, худая (анорексички вновь входили в моду). В носу — кольцо, а в левой брови — маленький бриллиант. Отца попытка откупиться, и, через дочку, бывшей отомстить. Успешно. А я — в нее влюбился. Не в пирсинг, нет, и не в раздутый эгоизм. В татуировку смелую, что под ключицей. На мягкой тонкой коже, в руках моих податливо дрожащей, глазенками за всем происходящим внимал мышонок. Забитый и зажатый, сидел в углу стакана, чьи грани одной лишь черной краской татуировщик мастерски в решетку превратил. Она, по случаю обзаведясь еще тремя тату, мышонка не любила. «Ребенок боли и непонимания, — красавица шутила и поправляла майку: — поехали быстрее, мы обещали к девяти». «А может быть не стоит?» — я, словно глупый робот, из раза в раз наивно повторял одно и тоже, и каждый раз кристально ясно знал, что будет следом. «Не бойся, милый», — любимая ответит в предвкушении, и я, поставив галочку в мозгу, мол попытался, дорогу ей открою в ад. Я привезу ее на новый адрес, и, разумеется, останусь ждать в машине. Три с половиной песни и она вернется. В джинсовске с длинным рукавом, замест зрачков — сияющие тьмой круги. Я помогу ей с дверью, она, спокойней чем обычно, предстанет вдруг в моих глазах до нежности ранимой. До дрожи в теле беззащитной, хрупкой, доверив беззаветно мне любую над собою власть. Потом услышу еле слышный шепот. «Поехали?» — она в клубок свернется. Ей нравится кататься и видеть бога в городских огнях. «Поехали», — я наклонюсь ее поцеловать, а после пристегнуть, и именно тогда я вновь увижу — мышонка. И до рассвета, пока любимая общается с вселенной, а я ее дыханию внимаю; крутя баранку, каждый вздох ловлю, отродье крысы будет мне кричать. «Ты сам не лучше! Ты — ее убийца! Подручный смерти, дьявол во плоти».

К утру она заснет; как невесомое дитя, я на руках ее в квартиру подниму. С хозяйкой вместе успокоится тату, в стакан-тюрьму забьется глубже, и поцелуй оставит без ответа. Холодная и словно неживая плоть останется ознобом на губах. Укрою одеялом, лягу рядом, глаза закрою, помолюсь. У высших сил просить я буду одного: пускай она проснется. «Пожалуйста. Этот раз последний», — я буду обещать.

Наивный. И влюбленный.

Проснувшись днем, до вечера не скажет мне ни слова. И, как всегда, словно в награду, предложит мне в ночи принять совместный душ. Кабинка позволяет. Мышонок будет плакать, а она — кричать. Царапаться, кусаться. Вновь возвращаться в тело, в жизнь. С утра ждет понедельник, учеба и работа. Рутинная неделя. Во вторник с матерью обед, английский в среду, поужинать с отцом в четверг, и в пятницу кино. В субботу — новый адрес.

До бесконечности. Пока однажды в воскресенье мою молитву не услышат. Я обвиню мышонка. Он будет неподвижен. Недвижим. В стакане. И после погребения себе набью такое же тату. Приеду на последний адрес. Впервые зайду внутрь.

Она была умней других. А я — умней ее.